Блытов В. Женщины и служба. Бабковщина — страшное явление

Художественное произведение, не имеющее привязки по месту описанных событий, не имеющее отношения к реальным людям! Ну, а если кто-то узнает себя в героях, то извините!

В 90-ые годы я преподавал, в одном из высших военно-морских училищ России.

В армии из офицеров и мичманов тогда служить мало кто хотел, многие уходили из-за систематической задержки зарплат и отношения общества. Мазали армию грязью на каждом углу.  Некоторые офицеры боялись надевать форму при выходе на улицу. А командование прямо рекомендовало ходить по улице — в «гражданской форме» одежды. Не престижной стала и сама служба. И вроде, как постыдной. Даже девушки на военных курсантов перестали смотреть. Врагов нет, а мы вроде проедаем государственные (читай народные) деньги, которых и так всем не хватало. да и зарплаты в свете гигантской инфляции стали такие, что на них с трудом можно было прожить. И многие побежали из армии, прежде всего, те кто мог это сделать по закону.

И на замену, увольняющимся досрочно мичманам и сверхсрочникам, на флоте внезапно стали появляться женщины. Женщины — солдаты, женщины — матросы, женщины – мичмана и прапорщики, и даже женщины — офицеры.

При Горбачеве, а позднее и при Ельцине началось, так называемое «новое мышление». Многие, ранее не решавшиеся и казавшиеся нереальными проблемы, стали решать совершенно по-новому.

Не обошло это веяние и наше училище, извините военно-морской институт. Тоже новое веяние. Вроде труба повыше и дым погуще от смены названия. Может солиднее звучит?

К нам на кафедру была назначена лаборантом — мичман Жанна. Молоденькая, красивая, стройная, в мичманской форме с кошачьим кис-кис — вместо галстука, тонкой талией, что наверно можно обхватить двумя руками (правда не пробовали) и на цокающих в длинных коридорах каблучках.

Всегда очень улыбчивая, исполнительная и доброжелательная. Когда она шла в свой кабинет, то было слышно издалека. А когда ее видели на лицах, старых и обветренных всеми морями мариманов появлялись улыбки. Отношение преподавателей к ней было весьма доброжелательным и снисходительным, по отношению к другим мичманам – лаборантам мужчинам. Улыбчивее и галантнее, при виде ее, становились и наши курсанты.

Начальник кафедры предварительно предупредил лаборантов мичманов — мужчин, чтобы ее не втягивали в каждодневное пьянство (а в те годы оно весьма процветало), не обижали зазря словом, и помогали с освоением матчасти (все же она хотя и связист по образованию (закончила институт), но на кораблях не служила).

И особо предупредил, чтобы при ней не матерились – не дай Господь.

А это было, ой как сложно для наших мичманов, которые фразы без слов-связок сказать ничего не могли. Но даже старший мичман Григорьев по кличке «Старый Кнехт», любитель крепких слов, посмотрев вслед цокающей Жанне, дал честное слово начальнику кафедры, что он при Жанне ни-ни. Ну, ни разу. Ну, если только про себя, дабы никто и ничего не слышал. Мичмана посмеялись после такого специального инструктажа и разошлись с совещания.

А служба Жанны на нашей кафедре началась. Ей выделили отдельный учебный кабинет.

Идет Жанна по коридору, стучит каблучками, а офицеры и мичмана выглядывают из преподавательской и кабинетов, посмотреть на ее точеные ножки и стройную фигурку. Приятно даже просто посмотреть в нашем мужском «монастыре». Цок, цок, цок — стучат по паркету ее каблучки. Цок цок цок — началась наша службы на кафедре с женщиной. Цок-цок-цок, как в далекой курсантской молодости стучат наши сердца. Душу радовал даже один ее вид и присутствие.

А женщина на корабле, как всем известно, к беде. Известная суеверие. Хотя у нас не корабль, но мы-то все же все моряки, изрядно отдавшие морю значительную частицу своей жизни. И свято верим в суеверия, завещанным нам более старшими поколениями. Сердце вещало, что что-то должно произойти, связанное именно с мичманом Жанной. Все чувствовали, что что-то обязательно случиться и даже выражали свое сомнение..

Нет, конечно на кафедре женщины до Жанны были. Была у начальника лаборатории 100-килограммовая машинистка Лариска–Крыска, исполнявшая документы кафедры и лаборатории. Она курила, как паровоз, пила с мичманами неразведенный спирт, и сама за словом в карман никогда не лезла. А порой могла обругать такими словами самого «Старого Кнехта», если попадался не вовремя ей под руку. Да ругалась так, что уши сворачивались в трубочку.

А Жанна, в отличии от Лариски-Крыски была человек военный, принявшая, как и все мы присягу, носившая военную форму и погоны. А несмотря на это она была все же женщиной, настоящей женщиной и далеко не своим парнем, даже для наших мичманов.

Надо сказать, что Жанна была еще и замужней женщиной. Ее муж капитан-лейтенант служил в спецназе флота. Он встречал ее каждый день у КПП на своей машине, после службы. Она всегда спешила, навстречу к нему, они обнимались, целовались. На них было весьма приятно посмотреть со стороны. Хорошая и очень красивая пара.

К своему служебному делу. она относилась с особым усердием, рвением. Её кабинет всегда отличался от других кабинетов кафедры особой чистотой. На окнах появились горшочки с цветами.

Начальник кафедры стал приводить другим мичманам в пример, как надо содержать кабинет. Мичмана стали выражать неудовольствие, но вынуждены были тянуться. Старались. Но у мужчин никогда не получиться так красиво, как у женщин.

В ее же кабинете все было начищено, надраено и самое главное всегда готово к проведению занятий. Занятия там проводить было всегда приятно, тем более, что ее искать, в случае необходимости (отсутствия мела, указки), как других мичманов, никогда не надо было. Она всегда была на своем месте, за своим столиком в готовности тебе помочь и кабинет ее скоро стал самым лучшим на кафедре. Да и мел и указки всегда у нее были на нужном месте. Все работало и все всегда было исправно.

Безусловно она технику, знала похуже бывалых, обросших ракушками и подкильной зеленью мичманов, но как не странно техника ее была всегда в строю и готова к проведению занятий. И она стремилась к ее освоению. Неоднократно я видел ее с техническими описаниями, в свободное время. А когда она, что-то не знала, то не стеснялась подойти к преподавателям и уточнить, проконсультироваться и если надо попросить помощь.

После очередной пьянки мичманов, прозвучавшей на все училище, я высказал предложение на заседании кафедры – а если нам на должности всех лаборантов взять женщин, а мичманов-пьяниц разогнать, то кафедра станет лучшей. Зачем нам нужны эти пьяницы, которые и технику, и кабинеты содержать не могут в должном порядке? Которых надо заставлять, что-то делать. Своей инициативы, что-то сделать лучше в кабинетах, в отличии от мичмана Жанны, у них не было. А во время занятий, их никогда не найти.

Начальник кафедры был моим однокашником по учебе в училище, чесал затылок и потом тихо говорил:

— Нам Жанну экспериментально дали. Могут скоро забрать. Конечно мне все это нравиться, но чувствую, что не к добру и добром не кончиться. Тоже был своеобразно суеверным и наверно правильно.

— Ну что ж опыт-то удался, надо его реализовывать дальше – включился в разговор Дима, переведенный к нам из распущенного Бакинского училища – давайте Сергей Сергеевич докладывайте, чтобы нам еще дали мичманш и в другие кабинеты.

Добился начальник кафедры лишь того, что нам дали еще одну мичманшу. Зря конечно, но это мы поняли уже потом.

Честно говоря, лучше бы ее не давали. В это время руководство училищ, стали сажать на должности мичманов своих жен. Возможно для получения лучшей военной пенсии, ну и для получения весьма значительных в то время продовольственных пайков. Не давая и задерживая зарплату нам стали давать продовольственные пайки? Видимо, с одной стороны склады надо было очищать, которые были на случай войны, а с другой стороны, чтобы офицеры и мичмана не умирали от голода, в условиях длительной задержки зарплат.

А так начальники, определяя жен в мичмана, решали несколько проблем. Находится при деле, рядом с мужем, служба идет и на военную пенсию тикает и плюс дополнительный доход в семью в виде продовольственных пайков!

К нам была назначена лаборантам такая «мичманша» — жена одного из заместителей начальника училища, вернее института. Извините виноват, хотя хрен редьки не слаще — суть одна.

И эта дама сразу стала ставить себя, как самая главная фигура на кафедре.

Стала по делу и без дела делать замечания преподавателям. Делала замечания и давала указания, как надо руководить кафедрой даже начальнику — весьма тактичному и незлобному Сергею Сергеевичу. Ну а если, что было не по ней, она немедленно докладывала своему мужу.

Сначала она взялась за воспитание мичманов. Начала давать им указания, заставлять делать в том числе и свою работу. Мичмана стали от нее прятаться в дальних кабинетах, куда она редко доходила, если только по некоторым делам случайно. Но больше всех невзлюбила она за что-то нашу Жанну.

Видимо правду говорят, что для женщины, страшнее женщины, врага нет. Видимо интуитивно надо им уничтожать возможных соперниц. Наверно так еще со времен пещер повелось.

Не стеснялась нашу Жанну оскорблять, требовала от нее, то подмести общий коридор, то вынести мусор из своего же кабинета, то сходить на склады, то что-либо принести для нее лично. И постоянно отчитывала, и ругала по делу и без дела. Постоянно унижала при других мичманах и офицерах. На глазах мичмана Жанны стали все чаще и чаще появляться слезки.

Курить «мичманаша» позволяла себе, даже в преподавательской, чего не делали педагоги. Запрещено было нам. А ей нет.

В дни застолий (дни рождения, государственные праздники) новая «мичманаша» пила спиртное, не хуже мужчин и позволяла порой такие слова, что даже у офицеров сворачивались уши в трубочки.

Стремилась стать центром кафедры, вокруг которого крутилось бы всё и все. Быстро загнала под свой каблучок начальника кафедры, который ей не мог что-то противопоставить, начальника лаборатории и стремилась распространить свою власть на всех преподавателей.

Мичмана с ее приходом на кафедру — все наши герои с подводных лодок и надводных кораблей, прошедших не одну боевую службу (не вылезавшие из дальних походов), с ее появлением на кафедре, как-то сникли. Начали писать рапорта на переводы на другие кафедры.

Преподаватели тоже начинали от нее прятаться. Боялись сказать при ней, что-то лишнее, ибо это могло тут же стать известным у командования и послужить причиной для наказания.

Для кафедры наступили, если можно так сказать, черные времена. Начальник кафедры ходил какой-то тоже запуганный и нервный. Стал срываться без видимых причин.

— Тихо, а то не дай господь услышит и передаст — предупреждал всех нас заслуженный капитан 1 ранга, кандидат наук, профессор.

И только я, занятый преподаванием более других, планированием учебного процесса, научной и методической работой был как бы вне ее власти и влияния. И видимо ее это очень сильно раздражало.

Все, что происходило на кафедре или даже не происходило, но в мыслях мичманши-начальницы, могло иметь место быть, немедленно становилось достоянием руководства училища. Наша кафедра стала чаще проверяться, чаще посещаться высшим командованием, в общем неплохие ранее показатели полезли вниз.

Начальник кафедры даже стал трястись, когда видел виновницу «торжества» или слышал громкий, не терпящий возражений, низкий голос.

Как-то подспудно я понимал, что все это, так просто не закончиться. И действительно это все же случилось И надо же, что случилось именно со мной. Я оказался в этой истории главным героем. Возможно потому что у меня к ней выработалась в течении всего времени определенная неприязнь. Скорее всего, что она чувствовала это и периодически стремилась вызвать меня на конфликт. Зная, что я не терплю дыма табака, она как бы специально заходила в преподавательскую и показательно начинала курить, смахивая пепел на пол. Но мне удавалось не обращать на нее внимание и уходить от конфликта. До поры до времени. Если висящее на стене ружье должно выстрелить, то оно выстрелит обязательно, даже если в самом последнем акте. И оно выстрелило.

Так было и в тот раз. В тот день я работал в преподавательской над лекцией и был очень занят, спешил. Предстояло новое занятие, которое я ранее не проводил, а посетить его должен был начальник учебного отдела. А через нед6елю намечалась еще и поездка с новыми учебными планами и программами в Москву разработанными по болонской системе. Работы предстояло выше крыши.

Ни с того ни с сего в преподавательскую , зашла эта «мичманша», с горящей сигаретой во рту и стала мне что-то выговаривать, связанное с моим кабинетом. да действительно я курировал кабинет с автоматизированным комплексом связи, но за порядок отвечал мичман, весьма добросовестный, но в этот день его не было — он попросил отгул за дежурство в выходные.

Я старался на нее не реагировать, тем более, что она не имела к моему кабинету никакого касательства и я был занят другим более важным делом. Ранее, я просил ее неоднократно не курить в преподавательской, хотя бы моем присутствии. Но она мои призывы откровенно игнорировала.

В этот момент в кабинет неожиданно зашла мичман Жанна, доложить мне о готовности своего кабинета к занятиям. Она так делала постоянно. Это было нормой.

Видимо вид более молодой и красивой женщины в форме, в почти полностью мужском коллективе, сыграл свою роль. Наверно женщине сложно видеть, что кто-то моложе и красивее ее. И эта «мичманаша» сорвалась — начала за что-то отчитывать Жанну, кричать на нее, называть грязнулей. Сразу было видно, что не по делу. Жанна молчала и только на ее щеках появился румянец. Вершиной их взаимоотношений стало, то что она обозвала ее «мокрощелкой» и потребовала выйти из кабинета и доложить еще раз. Я, в то время доцент кафедры, присутствовавший при этом, промолчать уже не смог, увидев на глазках Жанны слезки. Не выдержал. Сорвался. Попросил их обеих принять стойку «смирно».

После этого я попросил мичмана Жанну удалиться из преподавательской.

Когда Жанна вышла, я сказал «мичманше», все что думаю о ней, ее поведении, отношении с офицерами и мичманами, постоянном курении в преподавательской, и самое главное моей нетерпимости подобного обращения с мичманом Жанной. В конце концов, я попросил ее не быть на кафедре, «в каждой бочке затычкой», не лезть в все дела, которые ее не касаются. В преподавательскую впредь прибывать только по вызову, а не при желании покурить. И заниматься наведением порядка на своем заведовании, в своем кабинете, а не на всей кафедре.

Меня, просто понесло – наверно нервы не выдержали. Видимо надломила она то, что нельзя было надламывать. И я высказался. Наш разговор был на повышенных тонах, слышали многие офицеры и мичмана, которые заглядывали в преподавательскую и тут же уходили.

«Мичманша», вспыхнула, покраснела, а потом вроде как смахнула рукой слезинки, и чуть ли не строевым шагом направилась в кабинет начальника кафедры, видимо выяснять отношения. Жаловаться.

— Вы еще пожалеете о том, что здесь мне наговорили. Вам это так не сойдет – бросила она от двери, которой хлопнула, так что та чуть не вылетела из дверной коробки.

Преподаватели, после ее ухода, зашли в преподавательскую и многие выражали мне свое сочувствие и поддержку. Но я как-то внутренне почувствовал, что моя служба в училище видимо уже заканчивается.

О чем, она говорила с начальником, я не знаю. Не присутствовал, но до даже до нашей преподавательской доносились из-за стены, довольно высокие крики «мичманши» и оправдания начальника кафедры. Я чувствовал, что начальник кафедры, мой друг и однокашник, пытается все же защищать меня.

Закончилось все тем, что видимо не получив должной и ожидаемой поддержки, со стороны начальника кафедры, она пошла жаловаться в административный корпус руководству училища.

После ее ухода начальник кафедры зашел к нам в преподавательскую, осмотрел уткнувшихся в свои столы педагогов, прячущихся от его взгляда. Все понимали, что будет гроза. Что просто так это не пройдет, не закончиться.

— Александр. Зайди ко мне! – приказал начальник мне, опустив вниз лицо.

Я не слова не говоря, взял по привычке тетрадь, для записей указаний и ручку и направился с понурой головой за ним, в кабинет начальника.

Друзья – педагоги меня проводили сочувственными взглядами.

— Бог не выдаст, свинья не съест, держитесь – сочувственно пожал мне руку один из педагогов, с которым мы служили ранее на одном корабле.

В кабинете начальника несколько минут царило полное молчание. Начальник изучал меня, стоявшего перед ним. Что он искал на моем лице? Видимо раскаяние.

Потом, не выдержав, он заговорил строгим железным голосом:

— Ну, что ты Александр натворил? Ты хоть понимаешь? Тебя же сотрут теперь в порошок, а заодно и меня. Теперь все сверху проверки только на нашу кафедры будут. Что молчишь? Не мог там промолчать?

Я опустил голову на всякий случай, ибо не знал, что каяться мне не в чем. Но степень своей вины я все же чувствовал. Понимал, что подвел начальника и кафедру. Хотя не считал, что поступил неправильно.

— Что случилось Сергеич? Объясни – на всякий случай тихо спросил я.

— Он не понимает, что случилось – всплеснул руками начальник — ты зачем ее оскорбил, назвал при людях «прокладкой»? Это несерьезно, оскорбить женщину таким словом.

Тогда про эти интимные части женского туалета я толком ничего не знал, кроме того, что они, судя по рекламе, не пропускают куда-то какую-то синюю жидкость. Нет я не был наивным, но и не был полным придурком, чтобы так назвать женщину.

Я посмотрел на него и рассмеялся.

— Ты чего ржешь, как конь в зоопарке, при виде мыши – рассердился начальник.

Из глубины кабинета он внимательно смотрел на меня, нахмурив брови. И я стал оправдываться:

— Ну, Сергеевич, ты правда меня воспринимаешь, за дурака и полного идиота? Она кто мичман – военнослужащий или нет? Ты скажи зачем мне ее оскорблять? Я, что лейтенант вчера вылупившийся из яйца? Никакой «прокладкой» я ее не назвал, а попросил на кафедре не быть в каждой бочке «затычкой». Затычкой. Это большая разница. Это не оскорбление ее, а всего лишь пожелание. И я предупредил ее, что не позволю обижать ни Жанну, никого более на кафедре. Понимаешь надоело. Пусть занимается своим делом, своим кабинетом, а не ставит себя выше тебя и начальника лаборатории. А потом ее постоянное курение в нашей преподавательской, меня выводят из себя. У нас педагогам запрещено курить в преподавательской. Выходят на крыльцо. А она? Ты хоть знаешь, как она назвала Жанну. Из-за чего все и произошло.

Он с недоумением посмотрел на меня.

— Мокрощелкой назвала.

— Ну на эти их женские отношения между собой, мне наплевать. Зачем ты влез в это дерьмо?

— Потому, что все это, произошло при мне. В моем присутствии.

— А ты мог не заметить? Не услышать. Не обратить внимание? Сдержать себя. Ради кафедры, своего благополучия зажать в кулачок свое уязвленное самолюбие, негодование и все свои дурацкие принципы.

Я улыбнулся. Не могу сказать, что улыбка далась мне легко. Но хотелось просто рассмеяться от карикатурности происходящего.

Я понимал, что судя по выражению лица, начальник не понял меня. Не захотел понять. Видимо интересы кафедры были для него ближе.

— А если бы она так назвала Жанну в твоем присутствии? Ты бы промолчал? — начал я наступать.

— Я бы не заметил. Отвернулся. Вышел — гордо и с пафосом ответил он — Ты должен всегда помнить, что она не мичман, а прежде всего, а жена нашего начальника, способная доставить нам кучу неприятностей. Я не понимаю, зачем ты так оскорбил ее при людях — офицерах и мичманах? Это тебе придется теперь объясняться не здесь, а скорее в более высоких кабинетах. А заодно и мне придется стоять перед начальством. Боюсь, что просто так для тебя и меня это не закончится.

— Сергеич, так в преподавательской же никого и не было? Жанну я попросил выйти. Мы оставались только вдвоем. Напраслиной пахнет.

— А она утверждает, что были, что все слышали. И я уверен, что поверят ей.  Она расскажет, что были все и все слышали и смеялись над ней. Я уже представляю, что она там сейчас рассказывает про тебя – он показал пальцем в сторону административного корпуса – и про всех нас – он показал пальцем на себя — и про нашу кафедру своему мужу и начальнику училищу.

Лицо начальника покраснело.

— Тогда выходит, что все слышали, что прокладкой я ее не называл. А вот как она оскорбила Жанну тоже все слышали наверняка. Я сейчас проведу беседу с преподавателями и они меня поддержат. И Жанна скажет, как было.

— Не надо. И так все плохо, чтобы нам пришли еще групповщину. И Жанна ничего не скажет. Я ей не дам. Ты хоть знаешь, что эта мадам уже пошла добиваться твоего досрочного увольнения в запас, по дискредитации офицерского звания и будет требовать суда чести над тобой? Она мне так и сказала.

Я понимал, что это все обязательно будет при таком раскладе, если знать получше разгневанную до глубины души «мичманшу». Враг в ее понимании, должен быть не просто наказан, а полностью растоптан и уничтожен. И никаких пленных с белыми флагами. Правда, если учесть, что я в то время был лучшим преподавателем училища. Уже много лет, мой портрет висел на доске почета училища, а командование училища и факультета относилось ко мне с определенным уважением. Но это было все же пожалуй очень слабым аргументом в такой ситуации. Сдают и более весомые позиции. да и время было, когда не было нравственных ориентиров. Неприятно стало на душе.

— А ты знаешь Сергеевич, а ее постоянное курение в преподавательской, — продолжал я слабо оправдываться — почему я должен терпеть дым и пепел на полу, являясь некурящим?

— Я ей официально разрешил курить в вашей преподавательской, по просьбе ее мужа. Он меня лично попросил — ответил начальник кафедры – не с мичманами же ей курить на крыльце?

— Так вот ты бы разрешал Сергеич курить у себя в кабинете, а не в нашей преподавательской. В преподавательских у нас не курят, начальник училища запретил – полез я в бутылку на начальника кафедры – в конце концов я старший офицер, старший по званию, а она мичман и обязана, даже если хочет закурить, спросить предварительно разрешения, которого у меня она никогда не получит.

— Ты притворяешься Александр или ты действительно дурак? – внезапно спросил меня начальник кафедры – ты, что не понимаешь всю серьезность своего положения. Время сейчас такое, что тебя выставят за борт, не спрашивая ни фамилии, ни имени, и еще с волчьим билетом, а меня вслед за тобой. Хорошо, если уголовное дело не возбудят. Сейчас военные педагоги стране не нужны. Идут бешеные сокращения целых училищ.  Стране и начальникам нужны послушные исполнители и ублажители их решений и команд.

— За что уголовное дело? — насторожился я.


— А ты знаешь, что она сказала мне, что у вас с Жанной шуры-муры в кабинете Жанны? И поэтому ты и полез на нее, зная что у нее с Жанной конфликт. Ты хоть понял, куда она загнула. Вам двоим аморалку еще припишут. И Жанне и себе ты только навредил.

Я как стоял, так и сел на стул. Жалко стало потерянных нервов и жалко стало Жанну, которая могла невинно пострадать при таком раскладе. Да и мне тоже не хотелось быть обмазанным в таких нечистоплотных вопросах. Все же я женат. Обвинение серьезное, задевающее честь и мою и самое неприятное Жанны. Представил ее мужа. Как оправдаться? Начальник скажет, что было – значит так оно и было. Будет ли кто разбираться?

Я опустил голову и задумался – да уж положение при таком раскладе нехорошее. А кто мне поверит? – подумал я – кто поверит офицерам кафедры и даже начальнику? Поверят конечно «мичманше».

— Ну да не тронь и на завоняет.. Верная истина — уныло сказал я.

— Ты сам виноват, что пошел на обострение. Дерьмом обмазать просто, отмазаться трудно, да и воняет далеко и долго.

Мне было очень обидно и за себя, и за Жанну, и даже за начальника кафедры. А что я мог сделать? Дело сделано, слова сказаны — теперь в определенной интерпретации будут доставлены в начальствующие уши.

Разговор зашел в тупик. Продолжать его не имело смысла, и я захотел поскорее его закончить. ьтем более что начиналась лекция.

— Я все понял Сергеич. Разреши пойду ожидать решения руководства и вызов наверх. Да лекцию мне читать уже пора.

— К пенсии тебе теперь готовиться надо — бросил мне начальник, когда я выходил — а кафедре искать тебе замену.

Но мне тогда почему-то повезло. Что-то у них наверху пошло не так. Дело, раздувать не стали. Как шутили потом наши офицеры — лимит на аморалки закончился в училище в этом месяце. Но в следующем обязательно всех увеществят, кто проскочит в этом месяце мимо.

Состоялся у меня неприятный разговор с начальником училища, в присутствии его зама (мужа «мичманши»).

Я не стал оправдываться, взял всю вину на себя. Сказал, что погорячился.

Решение было простое и бесхитростное. Жанну перевели из училища в другую часть (возможно по ходатайству ее мужа), а мне было предложено уволиться в запас, по собственному желанию.

Я написал рапорт и ушел через несколько месяцев в запас, хотя спустя некоторое время, мне предложили внезапно забрать рапорт и продлить службу. Но я решил уйти и ушел.

«Мичманшу» тоже забрали с нашей кафедры и перевели служить в управление училища.

Начальник кафедры немного позже тоже перевелся на другую кафедру. Авторитет его тоже видимо пострадал. Пришли другие люди.

Досталось всем, кроме главного виновника.

Потом я долго думал — хорошо или плохо служба женщин на флоте? С одной стороны, вроде неплохо, но … на практике оказалось, что не всегда хорошо. В коллективах могут появится интриги, на ровном месте. Как у нас. А смотреть на это со стороны, а тем более участвовать в них лично, весьма неприятно.

И бабковщина оказалась более сложным явлением, чем годковщина матросов (на мой взгляд).

Фотографии взяты из базы данных Яндекс

6 комментариев

Оставить комментарий
  1. Алексей

    Такое встречается и на гражданке, с несколько иной, но похожей форме.

  2. Как правило, бабский коллектив — всегда склоки, пересуды и доносы. За редким-редким исключением.

  3. галимов

    БАБКОВЩИНА В СТО КРАТ ХУЖЕ ЧЕМ ДЕДОВЩИНА…

    1. Еще как было Александр. Было.

  4. Посмотрим глубже: это результат страшного явления в наших ВС — протекционизма.
    Что надо, чтобы избавиться?
    Могу много наговорить… Но в той гнилой системе — протекционых ВС — такое явление было естественным (помните про сына вора, который станет вором, и прокурора, который — прокурором, или адмирала — адмиралом): такие хамки — жены начальников и начальничков, особенно в малых и закрытых гарнизонах, явление страшное. Может быть, дамы и могут исполнять некие функции (кроме естественных) в ВС, но лучше без них. И так на стороне их достаточно. Я как-то лично столкнулся с такой женой командира дивизиона ОВРа из страшной тьмутаракани. Где только таких безмозглых и страшных наши офицеры выкапывают? Для мне — загадка. Хорошо, что ее супруг оказался внятным и нормальным человеком… Вывод: не хер им делать на флоте!

Добавить комментарий для галимов Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *