Астапович М.И. Михаил Астапович и однокашники из книги «Талантливые дети «лженауки» (клочки курсантских воспоминаний веселых и не очень).

ПЕРВЫЙ КУРС

БЕЗ ВИНЫ ВИНОВАТЫЕ

КТО ТАКИЕ «ВЫЧИСЛИТЕЛИ»?

(вспоминает Виктор Буйко)

 Все новое рождается в тревогах, заботах и неопределенности. Прогресс постоянно двигает нас вперёд, но не предупреждает о том, с какими сложностями мы там встретимся. Положим, изобрели ЭВМ, а прогресс уже энергично запихивает их на подводные лодки и надводные корабли, а там … служат одни ископаемые, то бишь заскорузлые механики и крюйс-пеленговые штурмана, которые вовсе не ждут ни ЭВМ, ни новичков-умников из обслуги этого сатанинского творения. Тут осторожность подсказывает прогрессу, что надо бы ему позаботиться о новом поколении талантливых специалистов, которые под стать чудесам кибернетики будут их обслуживать. Надо ведь поторапливаться — скоро сойдёт со стапелей новое поколение неуловимых ракетоносцев и грозных авианосцев… А значит, и личный состав готовить новый пора!

Легко сказать, ведь как его готовить и чему его учить прогресс сказать забыл. Торопился наверное!

Дело было в 1967 году. Питоны, так весь флот зовёт выпускников Нахимовского училища, среди которых посчастливилось тогда быть и мне, одержимые модным течением получить современную специальность, массово рванули в училище радиоэлектроники. Только ленивый завистник тогда не рассказывал байку, что ВВМУРЭ имени Попова расшифровывается как «Высшее Вокально-музыкальное училище работников эстрады имени Олега Попова». Но те, кто его выбрал отлично знали, что истинное название звучит как «Высшее Военно-морское училище радиоэлектроники имени изобретателя радио Александра Степановича Попова». А это две больших разницы – в первом случае цирк, а во втором радиоэлектроника! Есть разница?

Петергоф принял нас благосклонно, тем более что новый набор был уже давно закончен и зелёная молодежь под руководством старшин, из числа армейских старослужащих, заканчивала с новобранцами осваивать «Курс молодого краснофлотца». Это был старый, оправдавший себя на практике добрый способ вколачивания из маменькиных сынков остатков диванной неги и бабушкиных пирожков. Пробежки спозаранку в говнодавах и семейных трусах по утренней прохладе плаца, марш-броски с полной выкладкой, каша с комочками на завтрак, все это делало этот «Курс» почти приятным и неимоверно сближало с армейскими ценностями.

У тумбочки на входе в роту в мешковидной застиранной до небесного цвета робе, стоял дневальный со штыком от автомата, пристегнутым на ремне сбоку. Выглядело почти по-боевому. Это был Слава Скопцов, смуглый черноволосый мальчик с нежным пушком на верхней губе и тревожным взглядом коричневых глаз уставившихся на ввалившуюся в казарму фривольную группу питонов.

«Дневальный по новому набору 3 факультета курсант Скопцов!» – пылко, не без энтузиазма вдруг промолвил он, обращаясь ко всем питонам сразу. Но так было не принято, представляться положено кому-то одному. Такой поворот бывалых питонов позабавил и поскольку делать все равно было нечего, они дружно начали подтрунивать над его выправкой и докладом.

Дневальный, не вникая в суть колких реплик, и даже довольный, что оказался в центре внимания настоящих курсачей, заметно оживился. Он улыбался и чувствовал себя комфортно. Ему льстило, что сейчас бывалые смотрели на его кинжал, пилотку и говнодавы. Несмотря на то, что питоны были в пижонских белых форменках и настоящих суконных брюках без ширинок, но в этот момент именно он имел приоритет! Осмелев, Слава улучил момент и задал мучивший его во время трёпа сакраментальный вопрос: «А вы курс молодого краснофлотца изучали?» – зачем он это спросил он и сам не знал, но уж так вышло.

Питоны застыли, как по команде – «замри!». Тут могла быть затронута их честь. Они замешкались на секунду. Скопцов напрягся. Первым нашёлся Володя Кирсанов и всё сразу поставил на свои места. Немного бравируя сленгом и восстанавливая слегка нарушенную салагой дистанцию, он небрежно, ответил: «А хер его знает, этого краснофлотца!» – и хлопнул Скопцова по криво пришитому погону с буквой «К».

Красиво он это сказал, все заржали! Будённый вместе со своим конем не смог бы так выкрутиться из глупого вопроса, а Кирсанов смог! От гогота и обиды дневальный покраснел целомудренным румянцем и вцепился в своё грозное оружие, словно готовился его сейчас применить. Но уже через минуту о нём все забыли, потому что появился кряжистый ладный капитан-лейтенант с интригующей пчелиной фамилией Трутень и приказал питонам построиться.

«Будете расписаны по четырём классам роты! А те, кто захочет попасть, — он сказал это с ударением на слово «попасть», в класс «программистов», тот должен будет сдать дополнительный экзамен по математике!»

Словцо «попасть» захлестнуло, подпружинило, защекотало самолюбие…

«А остальные?» – поинтересовался Володя Кирсанов.

Ответ поразил его в самое темечко.

«Остальные станут «вычислителями», — как-то обреченно произнёс Трутень.

В его фразе для красочного конца не хватало только слова «навеки». Потому что и нечестолюбивому было понятно, что поскольку кордон в элиту поставлен не по количеству отжиманий, а по науке высокой математики, то приоритет конечно же получат более умные, а не более сильные. А теперь покажите мне человека, который бы согласился признаться, что его это не задело!

Однако тогда никто не переспросил о невзрачной участи, которая ждёт не ставших «программистами», этих самых «вычислителей». Плевать!  Не решившимся испытать себя в дополнительной экзаменации терять было нечего, и наверное, именно тогда оставшиеся за дверями люто невзлюбили пафосное словечко «программист». С этим они и отчалили.

Но многие, сформировав довольно большую группу гордецов-смертников, среди которых топтался и я, потопали в отдельное помещение брать дополнительные интегралы.

Программистов, отстоявших в этом сражении своё право считать себя умнее остальных, ведь именно для этого они сдавали и сдали чертов экзамен, жизнь сразу и навсегда отделила от раздолбаев-вычислителей. Их, с лёгкой руки Трутня, стали с тех пор так и стали называть, хотя заметьте, нигде этого не было написано. А вот кого вычислять, зачем вычислять, откуда!?! Не сказали.

Как оказалось позднее, на самом-то деле, ничего они не вычисляли! Скорее наоборот, целыми вечерами вместо того, чтобы решать, как «программисты» каверзные задачки «Исследования операций» (жутко мудрёной и занудной науки, заменившей им Библию) эти вечно играли на гитаре, пели бардовские песни, курили в гальюнах или просто слонялись по роте.

Я в числе программистов тоже по самую макушку погрузился в учебу.

Чувство недоделанного домашнего задания навсегда поселилось в моей груди. Однажды, с глазами бешенного таракана, выпученными от взятия интегралов, не выдержав очередного исследования какой-то коварной операции, я подвалил к корешившему со мной старшекурснику Жене Удалову:

• Ты ж, Жень, как и я, тоже из «программистов» будешь? А?
• Не издевайся… — резко и угрюмо ответил он, с плохо скрываемым раздражением.

Я понял, что попал в точку!

Его ответ сразу же расположил к откровенности. Свой! И тогда я спросил его напрямик, как собрата по разуму, кивнув на открытую дверь разлагавшегося рядом класса вычислителей, откуда доносился звон гитары и концертные голоса, задушевно исполнявшие «Милая моя, солнышко лесное».

• Слушай, а почему они вообще не учатся? Завтра начинается сессия, а у них солнышко лесное пятый месяц напролёт светит?!

«Пятый месяц?!!? – переспросил он и по слогам заговорщицки, с неясным мне пока скрытым смыслом, прошипел: «Ха! Все пять лет, ты слышишь, все пять долгих лет обучения, они только и будут бить балду и петь про лесное солнышко! А ты, как Папа Карло, будешь брать интегралы, долбить своей острой задницей гранит высокой науки, не видя белого света и сдавая один зачёт зловреднее другого!»

• А почему в таком случае их так странно зовут — «вычислители»?!
• Вот этого то никто и не знает!.. Может, я думаю оттого, что они своими хитрожопыми мозгами вычислили, что путь у всех нас всё одно один – на коробки (прим.ред. корабли ВМФ)! – глаза его попыхивали жерлом вулкана. – Ведь ты, хоть с интегралом, хоть ты с багром наперевес – после выпуска неминуемо почапаешь прямиком на короообки!

Я отстранился от него, как от чумного, и посмотрел повнимательнее в глубину воспалённых от математики глаз. Там шевелился тот самый интеграл, а может и багор наперевес. Не исключено, что мне это только показалось, ведь в профиль их можно легко перепутать, но Женя говорил искренне.

Именно в эту самую минуту я принял для себя важное судьбоносное решение, о котором впоследствии ни разу не пожалел. Я решил послать программирование вместе с интегралами к математической матери, сосредоточился бардовской песне. День и ночь я всерьёз стал думать, как поскорее перейти в вычислители и вместе с ними оставшиеся четыре с половиной года петь про лесное солнышко.

Когда я принёс Трутню рапорт о переводе, вокруг него, как всегда, вертелась свита – старшина и писарь роты, а также развратная секретарша с глазами не доенной коровы.

Все они дружно уронили нижние челюсти на концевики стопорных устройств, выражая тем самым крайнюю степень изумления, непонимания и осуждения меня за безнравственный поступок.

«Как же так? Родина доверила ему учебу в самом элитарном, с дополнительным экзаменом классе, а он, сука, просрал это доверие, едва начав шашни с простеньким интегральным исчислением!» Так читалось во взглядах свиты. Но дело уже было сделано!

Вычислители приняли меня как родные братья с радушием, граничащем с восхищением: «Сам ушёл! Из элитарки!! В пролетарку!!!»

Через пролом в заборе около занюханого здания факультета в самом глухом углу училища в гастроном был отправлен гонец. Он принёс много вкусного кефира в треугольных бумажных пирамидках, батон докторской колбасы, сладкого печенья и 3 пачки сигарет «ТУ-134». Ту-134, а свою, ни разу! — так их любовно называли все.

В этот вечер «солнышко лесное» звучало ещё более проникновенно и тепло… Начиналась романтическая вычислительная эра в моей жизни.

А потом вдруг пришла неприятная весть – старшина моего нового класса коренной вычислитель Толик Аганин, бравый сержант из армейских, употребил в увольнении что-то не то и был безжалостно снят с должности в одночасье. Меня вызвал Трутень и напрямую заявил, что именно в моем лице он видит его доброго преемника.

Ломаться я не стал, мешали накопленные в программистах знания исследования операций и тень адмирала Нахимова, все время назойливо нашептывавшая в ухо «Соглашайся! Ты, питон, станешь из интеграла человеком, пойми своими куриными мозгами! Самим старшиной легендарных вычислителей!»

Я охотно согласился, и стал, старшиной талантливого класса. Возможно, кто-то подумает, что, мной двигали карьерные соображения, но он ошибётся. Я отлично знал план и у меня был замысел, как совместить приятное, а именно «солнышко лесное» и наиболее полное раскрытие вычислительных талантов, тогда еще немножко дремавших.

Так на самом деле и получилось!

Но каково же было мое изумление и радость, когда, впервые спустившись в центральный пост «коробки», я вдруг увидел, что там уже сидит с пожухшими интегралами на ушах мой старый коллега из «программистов»… Одна и та же коробка с распростертыми объятиями приняла нас в своё чрево, усадила за один и тот же пульт, дала одну и ту же простенькую инструкцию…

Ну что, стоило пять лет брать ради такого интегралы?! А? Стоило?

И сама по себе в мозгу закрутилась песня:

«Милая моя,

Солнышко лесное,

Где, в каких краях,

Встретимся с тобою…?»

 

ПЕРВОЕ ВЗЫСКАНИЕ

(вспоминает М. И. Астапович)

Свершилось! Я – курсант первого курса желанного третьего факультета ВВМУРЭ им. А. С. Попова. Позади новый набор. Экзамены. Мандатная комиссия, на которой руководство училища и факультетов определяло кто на какой факультет попадет. Поступил с первого раза! Пройден положенный курс молодого бойца. Первые лекции, семинары тоже позади. Прошло и первое увольнение. Ездил к родне мамы в Автово. Было много чего, а вот взысканий пока Бог и воинский начальник не дали.

Военнослужащий без взысканий – уникальное явление (по мнению начальников).

Мой отец, тогда действующий подполковник Советской армии, как-то, спустя несколько лет поинтересовался, сидел ли я на питерской гауптвахте? Я с гордостью ответил, мол ни-ког-да! И тут батя удивил. Он сказал: «И зря!» Увидев моё удивление, он сказал, что я много потерял, поскольку на питерской губе, что на Садовой, сидели многие великие люди. Отец с гордостью поведал, что сам сидел в той камере, где когда-то сиживал Лермонтов! Я понял, как много в этой жизни потерял…

Однако, в начале учебы я едва не стал клиентом этого знаменитого заведения.

А дело было так.

Время было летнее. В увольнение по материальным соображениям не поехал.

Нам тогда полагалась «гигантская» стипендия что-то около 7 рублей 80 копеек в месяц. Родители подбрасывали червонец-другой, но всё равно на это не поразвлекаешься. По этой причине я от увольнения отказался.

Тут мой старшина класса Василий вдруг, увидев меня в казарме, предложил сходить в парк погулять. Моя увольнительная была выписана и находилась в канцелярии роты. Васька был из отслуживших в армии. Мы подружились, поскольку оба были связаны с Белоруссией, а точнее с Гомелем.

Василию. не стоило труда взять в канцелярии мою увольнительную записку. И вот, мы направились на прогулку.

Прогулка удалась. Мы познакомились с двумя девчонками. Гуляли. Болтали. Время шло. Темнело. Я с тревогой поглядывал на часы. Моё увольнение близилось к концу, оставалось времени только-только дойти до училища. Он уверенно возражал, что мол рано. Я опять стал тянуть его в училище и опять он не соглашался, удивляясь моему желанию прекратить общение с симпатичными девушками.

Василий не учел или забыл, что у Василия, как человека, отслужившего в армии, увольнительная была до 24.00, а у меня, как у всех «салаг», пришедших с гражданки конец увольнения в 22.00. А я стеснялся при девушках раскрывать «военную тайну». А надо сказать, что в юности я был стеснителен, застенчив и не уверен в себе, хотя теперь в это мало кто верит. Только после того, как девчонок проводили домой я всё сказал Василию и мы помчались в училище. Вернувшихся с «воли» курсантов встречал дежурный по факультету.

Первое нарушение воинской дисциплины совершилось!

Формулировка была эпическая: «Строгий выговор за кражу увольнительной записки, уход в самовольную отлучку и опоздание из самовольной отлучки». Во как! Три-в-одном!

Потом у меня были разные наказания, но это осталось в памяти навсегда!

А на губе посидеть так и не довелось…

 

ТЕАТРАЛЫ

(вспоминает Р.И. Мусатенко)

            Не знаю почему и откуда это появилось, но все курсанты ВВМУРЭ того времени родное училище называли ласковым словом «система». Так вот, наша система от остальных ленинградских военно-морских училищ отличалась тем, что времени в увольнении у курсантов «поповки» было меньше всех. Похожая дискриминация имелась ещё только у училища им. Ленина в Пушкине. Все остальные училища были в Питере.

Судите сами:

В субботу построение на увольнение после ужина в 19.00. Потом осмотр внешнего вида и все прочие «выкрутасы» дежурного офицера – 10-15 минут. Далее пробежка до вокзала – 15-20 минут и поездка в электричке – еще 45 минут. Итого, только в одну сторону (до Балтийского вокзала) 1час 20 минут без учета ожидания электрички. Примерно то же самое время на обратную дорогу. В итоге получалось: из 5 часов астрономического времени субботнего увольнения 3 часа тратились только на то, чтобы добраться до Ленинграда и вернуться обратно.

В воскресенье время увольнения увеличивалось до 9 часов (с 15.00 до 24.00), что позволяло хоть как-то провести его с пользой (встретиться с друзьями, сходить на свидание, повидаться с родителями, сходить в музей, театр, кафе и т.д.).

Возможностей пребывания за пределами системы на более продолжительное время просто не существовало.

Однако, и здесь была маленькая лазейка. Руководством училища и, особенно, политотдела всячески поощрялась тяга курсантов к искусству и культуре. Поэтому для тех, кто приобрел билеты в один из Ленинградских театров в субботу на вечерний спектакль, а в воскресенье – на дневное представление, предусматривалось увольнение в 17.00 и в 12.00 соответственно.

Была даже такая команда «Театралам построиться», по которой все счастливые обладатели театральных билетов быстро проходили процедуру осмотра внешнего вида и убегали за забор. Надо отметить, что удовольствие сходить в театр по тем временам для курсанта было недешевое: билет в театр стоил 1,5-2 рубля, при денежном довольствии курсанта 1-2 курса 10 рублей 80 копеек. Поэтому воспользоваться привилегией уволиться пораньше (даже при очень сильной тяге к прекрасному) можно было позволить себе не более 1-2 раз в месяц.

И вот тут-то сработала «соображалка» курсантов нашего выдающегося выпуска – была отработана технология многократного использования театральных билетов для организации привилегированного увольнения. Суть технологии заключалась в следующем:

Шаг 1. В театральной кассе приобретался самый бюджетный, как принято нынче говорить, билет в один из Ленинградских театров. Основное требование к билету было связано с качеством бумаги, на которой был напечатан его бланк. Популярностью пользовались билеты в театр Музкомедии, Филармонию и театр Комедии им. Акимова Причина предпочтения – плотная бумага, красивый билет с изображением эмблемы театра и обязательно отрывной корешок контроля, а не перфорированный).

Шаг 2 Купленный билет обязательно использовался для первого «театрального увольнения» только для выхода из «системы». Если обладатель билета по каким-либо причинам не шел в увольнение, билет обязательно передавался тому, кто планировал увольнение в этот день.

Шаг 3. Театр в этот вечер оставался без зрителя, а билет аккуратно сохранялся, чтобы не помять и не испачкать, как правило, в «корочках» военного билета.

Шаг 4. В начале рабочей недели во время самоподготовки билет погружался в раствор хлорки с целью вытравливания даты спектакля и цены. После исчезновения вышеуказанных штампов (по опыту на это было достаточно 15-20 минут) билет тщательно промывался водой и высушивался на батарее отопления или промокашке (в теплое время года). Идеально чистый бланк только с типографским текстом выпрямлялся в толстом учебнике и после этого был полностью готов к повторному (очередному) употреблению.

Шаг 5. Перед увольнением «в театр» оставалось проставить дату представления и цену билета, что осуществлялось с помощью купленных «в складчину» штемпельной подушки, набора цифр и специального наборного штемпеля с датой, месяцем и годом.

Остается сказать, что отдельные билеты использовались по вышеуказанному назначению годами до состояния полной непригодности (рассыпались в руках, как старинные документы).

Вот, такие «ТЕАТРАЛЫ»!

КРЕЙСЕР «КОМСОМОЛЕЦ»

(вспоминает М. И. Астапович)

Практика очень приятно разнообразила обучение в училище.

Училищные будни сливались в монотонную череду событий занятий, нарядов, самоподготовок, курсовых и лабораторных работ. Даже увольнения и праздники не слишком разнообразили этот ряд событий. А вот практики вносили новые события, впечатления и знакомства…

Особым явилась первая практика летом 1968 года. Большую группу курсантов разных училищ погрузили на поезд, который направился на запад, в Калининград. Калининградский вокзал произвел очень сильное впечатление. Огромные железные конструкции напоминали о былой мощи Пруссии и, вместе с тем, напомнили Витебский вокзал в Ленинграде. В конечный пункт нашего маршрута в базу Балтфлота – Балтийск мы прибыли на электричках.

В базе нас ждал красавец учебный корабль – легкий артиллерийский крейсер проекта 68-К «Комсомолец», который был заложен ещё в 1938 году на Балтийском заводе в Ленинграде. Во время войны строительство было заморожено, достроен он был уже после войны в конце 1950 года, то есть был ровесником многих курсантов, прибывших на его борт. После постройки крейсер прослужил 8 лет, после чего был переоборудован в учебный крейсер в связи с чем сменил имя на «Комсомолец». Несмотря на свой статус учебного корабля этот бронированный монстр впечатлял курсантов-первогодков и притягивал нас своим боевым видом и своей многочисленной артиллерией разных калибров, включая 12 стволов главного калибра 152 мм (авроровские шестидюймовки только нового поколения).

Нас расписали по кубрикам и боевым постам крейсера, корабль вышел в Балтийское море и … практика началась.

Я попал в кормовой кубрик и был расписан на передающий пост радиосвязи. Как не странно, этот пост находился ниже ватерлинии. На посту было несколько передатчиков и приемников, а также в трюме под боевым постом хранились сигнальные флаги крейсера. Их было очень много и в период боевой работы хозяева поста загоняли нас валяться на этих флагах, что нам даже нравилось.

Состав поста меня удивил. Всем руководил обычный старослужащий матрос, которого звали Сергей Азаров. Ему подчинялись три матроса. Старшину сверхсрочника, как и командира БЧ-4, за весь поход я увидел один раз на построении в честь Дня ВМФ. А поход был не малый. Почти месяц. Корабль поддерживал двухстороннюю связь с берегом, а позже выполнял артиллерийские стрельбы. Личный состав поста работал четко. Матрос Азаров руководил спокойно и уверенно. Я бы даже сказал образцово. Никогда не повышая голос и никогда не пользуясь крепкими выражениями. Этот боевой пост был образцом товарищества и моряки так же относился к нам «салагам». Это так впечатлило меня, что я запомнил имя и фамилию этого матроса на всю жизнь, хотя память на имена и лица никогда не являлась моей сильной стороной.

Мы выполняли разные корабельные работы, драили палубу, благо на крейсере её всем хватало. Обучались боцманскому делу. Несли верхнюю вахту.

Помню, как накануне стрельб главным калибром я был назначен вахтенным на верхней палубе возле дымовой трубы. Вахта была ночная небо было звездное, но ветерок был не слабый и было холодно. На Балтике редко бывает тепло, особенно в море и ночью. Сменившись с вахты, я прибыл в кубрик и попросил ребят разбудить меня перед стрельбой.

Я обычно люблю поспать, а после вахты спится особенно славно. Разбудили меня ребята, которые пришли с обеда. Они посоветовали мне быстрее идти обедать, а то ничего не достанется. Продрав глаза, я спросил, когда будут стрельбы? Под дружное ржание однокашников мне сообщили, что стрельба уже была и я её проспал. Я не поверил, но оказалось, что это чистая правда. Надо сказать, что спал я в кормовом кубрике под кормовой башней главного калибра, которая стреляла. При этом внутри кубрика перед стрельбой снимают зеркала и плафоны освещения, как и всякие другие бьющиеся вещи, потому что ощущения при стрельбе подобны тому, как, если вас помещают в цистерну, по которой бьют паровым молотом. Грохот невообразимый, но видимо недостаточный, чтобы меня разбудить. Такая вот «невероятная» история.

Запомнился ещё один смешной случай, который мог стать и трагическим. По тревоге нам следовало выбраться из кормового кубрика на палубу и потом «нырнуть» вниз через тяжеленный палубный бронированный люк, который по тревоге специально обученные люди открывали и ставили на упор, зафиксировав упор специальным шплинтом, чтобы он не сорвался. Кроме того, при «нырянии» вниз через люк нельзя хвататься за этот упор, а только за поручни (перила). Видимо упор второпях поставили, но не зашплинтовали. В итоге один из курсантов, вместо поручней на бегу схватился за упор и выбил его. Люк грохнулся и вдогонку «помог» курсанту слететь по трапу вниз. Благо следующий боец замешкался и под раздачу не попал. Картина такая: люк закрылся, а курсантик бездыханный лежит палубе и стремления к жизни не проявляет. Печалька!

Очевидцы на палубе и внизу собрались у места происшествия. Люк подняли и упор зафиксировали. Вызвали доктора-лейтенанта. Тот прибыл быстро, ощупал бойца, криминальных травм, к счастью, не обнаружил и сунул пареньку под нос ватку с нашатырем. Парень ожил, задышал и захлопал глазами.

Лейтенант с интересом вопросил пострадавшего: «Какие ваши ощущения, товарищ курсант?»

Ответ ожившего был обнадеживающий: «Товарищ лейтенант, ощущение такое, как будто люком по башке шибануло…».

Хохот присутствующих подтвердил, что всё с ним будет хорошо…

Беготня по тревоге продолжилась.

Потом был заход в Таллинн и меня даже отпустили на побывку с ночевкой, пока крейсер отдыхал на рейде по частям вбрасывая группы курсантов на экскурсию в этот красивейший город. Я удостоился такой особой чести потому, что наша семья дружила с семьей комбрига капитана 1 ранга Белюгова (дяди Саши). С его сыном мы учились в одном классе таллинской школы и были кореша. Так вышло, что дядя Саша стал мне «крестным» способствуя выбору мной морской профессии. Ещё в начале 1967 года он пригласил меня и маму на крейсер в кают-компанию и тем окончательно склонил чашу весов Фортуны и моей семьи в пользу ВВМУРЭ им. Попова. Дяди Саши уже нет, но я ему очень признателен за помощь в выборе курса.